Гастелловская
школаПрибыв к месту поединка, Лермонтов и его секунданты встретили там приехавшего чуть раньше на беговых дрожках вместе с Васильчиковым мрачного, молчаливого Мартынова, который церемонно поклонился им. Встретившись взглядом со злыми, холодными глазами Мартынова, Михаил Юрьевич понял, что никакого примирения не будет. Приехавший с добрыми мыслями и сердцем поэт сразу потерял свое веселое настроение, и саркастическая улыбка вдруг исказила черты его лица.
В соответствии с дуэльными правилами секундантами была предпринята последняя попытка примирения. Лермонтов выказал полную свою готовность на перемирие, заявив, что причина слишком ничтожна для дуэли. Начальник штаба войск Кавказской линии подполковник А.С. Траскин, допросивший секундантов после поединка, доносил своему командующему генералу П.Х. Граббе, что на месте дуэли «Лермонтов сказал, что не будет стрелять и станет ждать выстрела Мартынова».
Но Николай Соломонович остался в позе непреклонного. Примирение не входило в его планы. Вся фигура его выказывала полную решимость, а горящие глаза выдавали сокровенное желание пропитанного лютой злобой человека.
Поединок проходил в крайне погодных условиях: грозовая туча, надвигавшаяся со стороны Бештау, достигла-таки района дуэли, и, когда уже отмерили дистанцию и раздали заряженные пистолеты дуэлянтам, поднялась предгрозовая буря, а затем пошел дождь. Стрелялись уже под этим ливнем, бившим прямо в лицо секундантам и значительно затруднявшим видимость как последним, так и самим противникам. Дуэльная площадка была неровной, и получилось так, что Лермонтов был поставлен секундантами на скате дороги выше Мартынова. Фигура поручика выступала отчетливой мишенью для стоявшего ниже Мартынова, и это создавало ему преимущество в прицеливании.
Глебов махнул рукой и громко скомандовал: «Сходись!» Мартынов, не поднимая пистолета, быстрыми шагами приблизился к барьеру, поднял пистолет, повернул его «по-французски», курком в сторону, и стал целить в противника. Полыхнула молния, выхватив из грозовой темноты его выражение лица.
При сигнале «Сходись!» Михаил Юрьевич какое-то время остался стоять на исходной позиции. Взведя курок, он поднял пистолет дулом вверх. «Спокойное, почти веселое выражение играло на лице поэта». Вероятно, в эти мгновения он еще надеялся на доброту сердца бывшего приятеля. Он еще думал, что вот сейчас разрядят они оба пистолеты в воздух и отправятся отпраздновать с шампанским в товарищеском кругу мир. Однако действия Николая Соломоновича, быстро подошедшего к барьеру и с решительным выражением лица наводящего на него пистолет, не оставляли уже никаких сомнений в злодейских намерениях отставного майора. Презрительная усмешка скривила лицо Михаила Юрьевича. Он медленно двинулся к барьеру, прикрывая область груди и сердца согнутой в локте правой рукой, державшей пистолет, и развернувшись вполоборота, правым боком вперед, чтобы уменьшить площадь прицела для противника, как это предписывали правила дуэльного искусства. А Николай Соломонович ждал, когда «живая движущаяся мишень» замрет у барьера и он сможет точнее прицелиться. С лицом, полным презрения к надутому трусу, безнаказанно, с кратчайшего расстояния намеревающемуся расстрелять его из крупнокалиберного оружия, Лермонтов подошел к барьеру и вытянул правую руку с пистолетом вверх, по-прежнему кверху же направляя его дуло.
«Раз... Два...» — скомандовал между тем уже давно Глебов. «Обидчик» был совсем рядом, но крупный частый косой дождь, стеной стоящий перед Мартыновым, мешал ему целиться. Николай Соломонович выцеливал долго и старательно. Возможно, именно в эти последние секунды он почувствовал неуверенность и сомнения. Как трудно нажать на курок, когда прямо в глаза тебе вызывающе смотрит соперник, а после твоего выстрела история запишет тебя в убийцы! Летели секунды, а Мартынов все медлил и медлил.
Но вот прозвучала команда «Три!», после которой по условиям стрелять уже было нельзя. Соперников должны развести и вновь поставить позиции. И тут Столыпин крикнул: «Стреляйте, или я разведу вас!» Это было нарушением дуэльных правил. Нужно было не понуждать противников к выстрелу, а прервать дуэль и развести их на крайние точки.
И тогда Михаил Юрьевич, как бы обращаясь ко всем свидетелям этой дуэли, сказал: «Я в этого дурака стрелять не буду!» Поэт поднял еще выше свой пистолет и нажал на спусковой курок, отправив пулю в воздух. Даже в эту смертельно минуту дерзкий, язвительный поручик не смог сдержать себя и оскорбил противника, назвав его дураком.
Последние сомнения сразу покинули Мартынова. Он еще ближе придвинулся к обидчику своему, возможно, слегка переступив в плотной завесе дождя чисто символический барьер — лежащую в желтой грязи фуражку. Струйки дождя стекали с зловещей физиономии палача.
